– Рон, что нам делать?.. – слёзы заливают мне лицо, руки дрожат так, что не чувствую, как мой брат берёт их в свои и, прижимая к грязной, потной, всей в багряных следах футболке, старается успокоить, заглядывает в мою отрешённую душу. Но я не вижу его перед собой: тени мира растекаются и напоминают черновые версии картин Пикассо. Ему тоже страшно, я знаю, что он держится только ради меня, чтобы отчаянье меня не захватило полностью. Как же я ему благодарна за то, что он боролся, боролся до последнего стука сердца. Парк… проклятый летний парк! Луна жадно забирает всю землю себе, оставляя жёлтый жирный блеск за собой. Небо спокойно, как всегда, и не мешает луне продолжать открывать людям много новых тайн, даже звёзды сегодня бессильны – их молчание потихоньку сводит с ума. Сегодня умолкло всё. Весь мир. Ветер, играющий с шёлковой листвой деревьев, растаял, даже лепестки шиповника в парке не шевелятся: природа жаждет свершений, застывшая в предвкушении чего-то грандиозного. Вы ждали этого?! Сердце бешено стучит… Получайте!..
Шёпот непростительных заклинаний… свистящие слова, как молнии, пронзают прозрачный слой воздуха, сыплются разноцветными искрами повсюду: кусты орешника превратились в друшлак, а стволы дубов стали ныть от нанесённых ударов и кровоточить противным старым запахом повреждённой грубой коры. Я бегу в сторону реки, там нас ждёт Гермиона, она должна передать что-то важное. Быть может войне придёт конец. Рон отстаёт. Какой-то ублюдок нанёс ему два точных поражения в грудь. Мой братик, мой любимый братик! Он упал… слишком сильное заклинание. Оттаскиваю его в сторону, приходиться прятаться в стеклянной беседке на берегу: нет больше надёжных укрытий. Везде рыщут Пожиратели смерти, жаль, что они не ведают, что значит пощада. Лежим на полу в беседке, боюсь дышать. Рон стонет и лихорадочно дотрагивается временами до раны. Пол постепенно становится алым под его потным телом, от этого зрелища мне кажется, что моя кровь не течёт больше в жилах, замёрзла, будто я в Атлантическом океане, пострадала от кораблекрушения: никто не может помочь, а горячее сердце раскалывается от ледяной боли из-за струй воды, хлестающих в лёгкие.
– Что же делать… – здесь это – не вопрос. Повторяю эти слова постоянно, то шёпотом, то с визгом, то с криком. – Рональд, Рон, я тебя умоляю! Всё будет хорошо! Сейчас нам нужно добраться до Гермионы, там лодка! Мы переправимся, они нас не найдут! Всё будет хорошо! Хорошо, хорошо, хорошо…
Почему же парк защищен от трансгрессии?.. Было бы намного проще перенестись отсюда, но желаемое всегда оказывается невозможным. То, что задеты крупные сосуды, я поняла ещё в тот момент, когда фонтан багряной жидкости при первой атаке «Разрывающего заклятья» залил ему любимую рубашку. Даже, если Мерлин нам позволит сесть в лодку, Рон всё равно умрёт от потери крови.
– Джин, не плачь, тише, Джинни, иначе они услышат, – Рон пытается говорить. Я вся в его крови: лицо, шея, платье, особенно руки, которые сжимают его кровавую ладонь. Мне никогда не смыть эту смертельную соль с рук! Она не сохнет на коже, но продолжает въедаться куда-то вглубь. Смотрю в его бездонные, уже практически неживые, когда-то яркие голубые глаза, и боль съедает меня беспощадно. НЕ ПОТЕРЯЮ! Не могу! Он столько этих паразитов отправил на тот свет, защищая меня! А я… я во что бы то ни стало дотащу его до проклятой реки.
– Так, – я стараюсь привести мысли в хоть какую-то цепь суждений. Бесполезно. Смерть уже нашла нас. Прятки не помогут, мы под прицелом.
– Я ненавижу Гарри! – взвыла я с таким отчаяньем, что Рональд перестал дрожать и с ужасом посмотрел на меня: грязную, в рваном белом платье, которое заляпано тёмной кровью; с потными на лбу длинными рыжими волосами. Мои безумные карие глаза заставили его с силой поймать мою руку в воздухе и наклонить к себе настолько близко, что мы соприкоснулись носами:
– Не говори так! Он не виноват! Мы выиграли много времени, чтобы он успел, очень много. Если всё получиться, то войне конец. Ты должна мне пообещать, что не будешь держать на него зла, Джинни, слышишь…
– Я не буду ничего обещать! Зачем? Потом как-нибудь, когда мы…
– Ты слепая?! – закричал Рон, и новая волна боли накатила на него. Он выгнулся дугой. Я продолжала плакать. Смешно… Но, чёрт, это единственное, что я могла делать сейчас. Признаюсь, получалось это у меня очень хорошо. – Да мне от силы десять минут осталось смотреть на тебя! Что ты ещё хочешь?
– Рон… я…
– Говори!..
– Я не буду держать на него зла… Обещаю.
Дикий женский крик прорезал эту атмосферу паники, страха, потери, сотрясая молчаливые звёзды над головой, скользящие своими бликами по крыше стеклянной беседки. Признаться, я при этом крике совсем потеряла самообладание, такого я даже в самом жутком ночном кошмаре не могла просто представить. Я не знаю, кто кричит! Я не хочу знать! Нет, не знаю… НЕ ЗНАЮ!
– Заткнись! Заткнись… заткнись… Умоляю, замолчи!!!
Крик стих, но легче не стало. Я больше не увижу улыбки Гермионы Грейнджер, не увижу никогда. Что-то порвалось глубоко внутри, не оставляя сил хоть на какое-то выражение эмоций на лице. На мне будто маска ужаса, и она застыла, как воск. Когда мой взгляд упал на брата, я замерла. Пустое небо отражалось в этих глазах… только оно было стеклянным и напоминало замёрзшее озеро. Бросившись к нему, обнимая его, стараясь поднять, я от бессилия понимала, что умру прямо сейчас, здесь, с ним. Пусть меня убьют эти ублюдки для удовлетворённой улыбки-гримасы Волан-де-Морта. Сейчас я не уйду. Некуда. Рон и я останемся здесь. Вместе. Я прижимала к себе холодное тело, слёзы залили лицо братика. Трудно было сказать, кого из нас ранили. Мне не доводилось лицезреть столько красного, распалённого цвета… любой человек, увидевший бы нас, решил, что всё-таки и меня задело заклятье, только я пока что дышу. Именно тогда в беседку вошёл ОН. Посмотрел на меня, растерзанную жестокостью, раздавленную им же и его соратниками маленькую девчонку, которая намертво вцепилась в руку брата, стараясь уловить тепло его ладони. Может, не конец?!
– «Круцио» хватит… – Его холодный тон сводит с ума, я оборачиваюсь, и что-то горячее, ядовитое прожигает моё тело.

– Отпусти! – закричала я и вскочила с постели, уставясь на серую стену передо мной. Сон… разве это был сон? Глаза бегают в поисках Рона, его алых следов на полу, смотрю на ладони, судорожно потираю их – ни капли крови. Начинаю злиться! Передо мной – привычная комфортабельная квартира в центре Лондона, в самом его сердце. Стены с красивыми картинами на серых обоях… Резной, дорогой шкаф из дуба справа от окна, выходящего на широкий балкон; трельяж, заставленный всякими пузырьками и забитый шкатулками с украшениями, на полу – моя одежда; куча бумаг, упаковка закончившихся ручек, скомканные черновые варианты книги, пачка таблеток от мигрени и снотворное, засохшие красные розы, помятое фото в рамочке и пара чашек недопитого кофе – на столе… Я дома. Если для меня ещё существуют какие-то границы, скромно называемые домашним очагом, то это он и есть. Тону в собственных слезах воспоминаний и закрываю ладошками измученное кошмарами и бессонницей лицо. Гарри, как только я подскочила с кровати, врубил яркий свет (почему я не заметила, как вспышка ударила мне в лицо?) и бросился ко мне, отрывая ладони от лица и прижимая всё ближе к себе, шепча кучу ненужных… Нет, НУЖНЫХ мне слов! Он мне поможет, удержит мою душу.
– Всё, милая, он ушёл… Он не вернётся…
– Он забирает меня с собой, Гарри, он забирает… Не отдавай меня ему! Не отдавай! Я боюсь засыпать, боюсь открывать глаза…
– Я с тобой! Всё будет хорошо, – он напоминает мне Рона. Гарри укладывает меня спать, как маленького ребёнка. Я сразу же засыпаю. Он долго будет смотреть на мои дрожащие ресницы и временами пробовать лоб: вдруг появится жар. Я знаю… Ночь ещё не кончается. Гарри будет со мной всё это время, покуда не загорится солнце, он будет со мной всегда, пока его сердце бьётся. И я буду любить, буду с ним, пока бьётся моё.