В понедельник вечером в помещении архива Ежедневного пророка горел тусклый свет, оживлявший неподвижные тени на стенах. Под пальцами двух ночных посетительниц шелестели картонные бланки – мерно, монотонно, в знак бесполезности их занятия. Пламя свечи мигало и нетерпеливо пританцовывало, будто ожидая, когда, наконец, уйдут настырные гости. Где-то хлопнула дверь. Женщина, сидящая за ближайшим к свету столом, встрепенулась и обессилено поймала изможденное лицо ладонями. Яркая чистокровная волшебница, успешный, но жесткий журналист, безапелляционного пера которого боялись даже в министерстве. Не сам Министр, конечно, но его подчиненные уж точно. В этот час она была просто усталой женщиной. С темными венами, выступившими на молодых руках, с глазами, припорошенными цветом усталости – сегодня Гермиона выглядела намного старше своих лет.
— Нет, так совершенно невозможно работать! – она раздраженно отодвинула от себя ящик с карточками и встала из-за стола.
— Послушай, зачем тебе это надо? – ее напарница тоже поднялась со своего места и с наигранной заботой заглянула ей в глаза. – Третье отделение само ведет расследование, а значит, виновного обязательно отыщут.
— Я знаю, Пэнси, — Гермиона быстро собралась с силами и беззвучно выпрямила плечи. – Вот это меня и пугает. Они-то точно найдут, но того ли?
Пэнси удивленно собрала морщинки на переносице, отчего ее лицо, и без того малопривлекательное, сделалось еще более плоским и неприятным.
— Ты что, сомневаешься в методах министерства? – насмешливо спросила она.
— Нет. Я сомневаюсь в твоем Вуде.
Гермиона внимательно посмотрела на Пэнси, проверяя, какой эффект произвели ее слова. Оливера Вуда подруга присмотрела себе в мужья еще в школе. Он был из хорошей чистокровной семьи, состояние которой уходило корнями в средневековье и потому исчислялось миллионами. Кроме того, Вуд был весьма перспективен, ответственен, честолюбив и, к слову сказать, довольно привлекателен. Пэнси целенаправленно, но горделиво обрабатывала его последние несколько месяцев, поражая родных и знакомых замысловатой тактикой его соблазнения. И вот, в минувшее воскресенье Вуд, получивший в Министерстве внезапное повышение, наконец, приполз к ней на коленях, без пылинки на новой форменной мантии. В руках у него были традиционные роскошные розы, а в глазах – предложение руки и сердца. Пэнси ответила ему согласной холодной улыбкой, хотя внутри нее в этот момент взрывалось всплесками восхищения разыгравшееся самолюбие. Это была ее первая самостоятельная победа, которая своей равнодушной расчетливостью выводила из себя ее подругу и коллегу Гермиону Грейнджер.
— В моем Вуде? – возмутилась Пэнси. – И кто его, по-твоему, назначил? Лорд!
Сохраняя спокойствие на невозмутимом лице, Гермиона мысленно поздравила себя с удачным выпадом. В разговоре с Пэнси, которая была готова при необходимости сдать Лорду Министру собственных родителей, она всегда старалась преувеличивать и огрублять свои суждения, чтобы они были максимально однозначными и в меру смелыми. Имея в друзьях самую безжалостную министерскую стукачку, Гермионе легче всего было оставаться вне подозрений, при этом сохраняя свои истинные мысли при себе. Правда, ей скрывать было особенно нечего, но в безопасности спалось спокойнее и стоялось тверже на ногах.
— Но Харриса тоже назначил Лорд, — заметила Гермиона. – И если помнишь, когда он получил эту должность, Вуд тоже на нее претендовал. Однако Лорд выбрал именно Харриса, а значит, он доверял ему больше.
Пэнси ответила ей отчаянным, полным протеста взглядом, но промолчала, поскольку была не в силах найти подходящие аргументы. С Гермионой было бесполезно спорить: она была умна и рассудительна, и как настоящая слизеринка использовала свои способности даже в общении с друзьями. Особенно – в общении с друзьями. Пэнси хмыкнула и опустила затравленный взгляд в пол, но лишь на мгновение. Потом вновь взметнула искры черно-зеленых глаз на Гермиону и ловко перевела тему:
— И зачем тебе сдалось это дело? Уж не была ли ты, часом, влюблена в Харриса? – непринужденно поинтересовалась она. – Ох, и падка же ты стала на рыжих!
— Нет, нисколечко не была, — искренне возразила Гермиона. – У меня есть жених, и ты прекрасно это знаешь.
— Флинт? Неужели ты его любишь? – скривилась Пэнси, начинавшая подозревать Гермиону в чувственности.
— Что за странный вопрос? Как я могу не любить человека, с которым уже почти три года, как помолвлена!
Гермиона улыбнулась – узкими губами, с достоинством – и вернулась на свое место у картотеки. Вот так легко и просто она списала свое отношение к будущему мужу на чувство долга. Но ничего не поделаешь, она и так уже слишком искренне передернула плечами, когда упомянула о нем в разговоре с Пэнси.
— То-то и оно, что вы уже три года все никак не поженитесь, — уже совсем миролюбиво вздохнула Пэнси и тоже опустилась на стул, отодвинув, однако, от себя ящик с документами.

Так уж повелось, что отношения между чистокровными магами – дружеские ли, любовные ли – не могли быть ни бескорыстными, ни искренними. Чаще всего это было соперничество, оформленное в кружевную рамку этикета, либо просто взаимовыгодное общение. Гермиона всегда беспрекословно соблюдала правила, которые казались ей разумными, и поэтому видела для себя в общении с Пэнси огромную пользу. Однако правила, касающиеся брака по расчету, она в глубине души считала для себя неприемлемыми, хотя с подругой своими соображениями на эту тему не делилась. Она, конечно, много могла рассказать о том, каким Флинт виделся ей под надменно-агрессивной слизеринской маской, которую он, как и все они, носил с детства, но на людях ей приходилось превращать свои чувства в вычурный официоз, потому что это считалось приличным в чистокровном обществе. Больше всего ее удручало, что она не могла быть до конца искренней даже с самим Флинтом: его невеста должна была вести себя достойно и холодно, что, к великому сожалению везде преуспевающей Гермионы, у Пэнси, например, получалось гораздо лучше. А Флинт, в котором Гермиона, присмотревшись, сумела разглядеть доброту, не желал покидать надежное прикрытие этикета и говорил с ней о любви жестко и натянуто.

— Вернемся к работе, Пэнси, — предложила Гермиона официальным тоном. – Осталось совсем немного.
— Я закончила, среди чистокровных его точно нет, — лениво пожала плечами Пэнси и, заметив утвердительный кивок Гермионы, монотонно продолжила: – Из последних показаний Уизли следует, что мальчишка, получивший от него мазь, был не старше второго курса. Сейчас на Гриффиндоре учатся всего два чистокровных мага такого возраста. Оба темненькие.
— А наш объект – блондин. Значит, полукровка, — подвела итог Гермиона и наморщила лоб.
Пэнси наклонила голову и расслабленно сложила руки на столе. Взглянув на сосредоточенное лицо подруги, она не смогла сдержать удовлетворенной улыбки: когда складки на лбу Гермионы расправились, на их месте остались две тоненькие еле заметные линии – предвестницы морщин. У Пэнси таких еще не было.
Карточки с бумажным шорохом терлись о пальцы Гермионы. Иногда она брала перо и что-то выписывала в блокнот с чайного цвета страницами. Перо скрипело, и Пэнси считала от скуки, сколько раз оно пройдется вверх, вниз и по кругу, рисуя круглые буковки аккуратного женского почерка. Вдруг оно как-то пронзительно и неловко скрипнуло и замолчало – Пэнси явственно поняла, что на полуслове.
— Пэнси, — недоуменно позвала Гермиона. – Смотри, что это? Никогда такого не видела.
Пэнси легко вскочила и с любопытством заглянула через ее плечо.

Имя: Уильям Альфред Версилл
Дата рождения: 23 января 1989 г.
Обучение: Хогвартс, Гриффиндор, 1 курс.
Чистота крови: Нет данных
Доп. свед.: см. хог. арх.

С карточки на них смотрело худое загорелое лицо в обрамлении пуха одуванчиковых волос. Мальчик, видно, нетерпеливо переминался с ноги на ногу, потому что его всклокоченная голова то и дело исчезала из кадра. Он доверчиво улыбался в камеру и совершенно не был похож на сумасшедшего убийцу, коим его окрестили министерские чиновники.
— Мне кажется, это он, — тихо сказала Гермиона. – Он подходит.
— Но что у него с кровью? И что такое «см. хог. арх.»? – спросила Пэнси.
— Подозреваю, что это значит «смотри хогвартский архив», — Гермиона решительно собрала бумаги в коробку и отправила ее на место легким поперечным взмахом палочки, — Там и выясню про кровь.
— Где? в Хогвартсе? Мы что едем в Хогвартс? – вскрикнула Пэнси. – Ты с ума сошла! Завтра же выступление Оливера! Нужно писать обзор!
— Не мы, а я еду в Хогвартс, — мило улыбнулась Гермиона, накидывая мантию. – Причем прямо сейчас. У меня есть еще несколько претендентов.
— А кто будет писать обзор? – запаниковала Пэнси.
Они уже ехали в лифте в Атриум, а ответа все не было.
— Ты, Финнигам – да кто угодно! Что у нас народу в отделе мало? Учились вроде все вместе, а пишу одна я.
Низкие каблуки Гермионы резво стучали по паркетному полу, отражающему ее собранную фигуру.
— Но… Гермиона!
— Все, до скорого.
Гермиона вытянулась в струну и уже приготовилась к аппарации, как вдруг один из каминов вспыхнул зеленым. На ходу отряхивая складки безупречно черной мантии, к ним подошел высокий молодой человек. Его строгая одежда приятно контрастировала с беспорядком рыжих волос, которые он вопреки традициям не зачесывал назад. Гермиона вздрогнула. Темный цвет ее глаз встретился с его синим.
— Мисс Грейнджер, как вы объясните мне свое присутствие здесь в одиннадцать часов вечера? – Он даже не посмотрел на Пэнси. – Вы меня не волнуете, мисс Паркинсон, — добавил он презрительно, почувствовав ее смятение.
— Мистер… — Гермиона прокашлялась. – Мистер Флинт, к вашему сведению, я здесь работаю.
— В ночную смену? Это наводит на определенные мысли, вы не находите? – усмехнулся Рон, не отпуская ее взглядом.
— Как вы можете… — ее глаза оставались сухими, слишком сухими, она даже не могла моргнуть.
— Мисс Грейнджер, — с важностью начал Рон, — вы молоды, красивы, самостоятельны, умны, — он выдержал паузу, – и поэтому я вас прощаю. На этот раз. Но не забывайте, где ваше место.
Он подал Гермионе руку в жесткой перчатке и уверенно повел ее назад, в сторону лифтов. Пэнси, было, последовала за ними, но Рон, не замедляя шага и не оборачиваясь, махнул рукой в сторону каминов:
— Для вас, мисс Паркинсон, выход там.

* * *
Вы знаете, что такое счастье? Вы когда-нибудь чувствовали, как оно колотится в груди, разбивая в кровь ребра? Оно, как первая вспышка перед грозой – внезапное, многообещающе, яркое и даже страшное. В момент, когда загорается тонкая, как шрам, молния, глаза улавливают совершенно другую реальность: мир окрашивается в истинные цвета. Счастье не бывает ни маленьким, ни долговечным. Оно продолжается недолго: до первого удара грома, потому что гром отрезвляет, возвращает в телесность, нагружает проблемами и наконец разражается взрывом объективности. Счастье – это ожидание счастья. Счастье – это последний момент перед тем, как становится скучно. Но даже такое короткое и иллюзорное, оно стоит того, чтобы сворачивать ради него каменные горы и людские шеи. Познав его, можно спокойно умереть.
Ах да, ведь автор забыл напомнить вам о самом главном: молния, хоть и всегда приходит в сопровождении грома, но никогда случается не единожды.
Таким бывает обычное человеческое счастье.
А вот счастье Джорджа Уизли было другим.
Оно нашло его одним безветренным февральским вечером в тот самый момент, когда он подумал, что хуже, чем есть, уже не будет. «Да нет же! – дерзко возразил внутренний голос, поселившийся в его голове сразу после ареста брата. – Дружище, ты оптимист: хуже еще будет!»
У счастья был цвет огненной меди и запах хрустящего снега. У него не было вкуса, но зато было предвкушение. Оно казалось родным, вдоль и поперек известным, но таким неожиданным, что у Джорджа не хватило сил даже удивиться. Счастью можно было только подчиниться, безропотно и согласно – и он, не раздумывая, подчинился.

Если бы у Джорджа был не брат Фред, а сестра с каким-нибудь созвучным Фреду именем, то они обязательно вылетели бы из приюта гораздо раньше положенного срока за еще более – хотя куда уж более? – непотребное поведение. Близнецам всегда сложно найти себе кого-то, кто был бы им роднее друг друга, а таким близнецам, как Уизли, и того сложнее. Фред никогда не переживал из-за этого и ограничивался легкими поверхностными отношениями со случайными девушками, а вот Джордж так не мог. Ему нужен был кто-то, кто станет ему ближе брата. Кто-то, кто разделит с ним его бесшабашность, кто будет смеяться над самыми глупыми его шутками и улыбаться даже от боли так же искренне, как это делал брат. Джордж помнил, каким было лицо Фреда, когда за ним пришли. Служители министерства и новый начальник тайной полиции Оливер Вуд от злости были красны, как спелые помидоры, а Фред улыбался, слизывая с губ еще не застывшую кровь, шутил и подначивал Джорджа. Тот же бился в сдерживающих его руках, которые, тем не менее, не мешали ему отвечать в тон пылким сатирическим репликам брата. А потом вдруг стало совсем тихо, Джордж даже не успел отметить цвет ослепившей его вспышки. Последнее, что он увидел перед тем, как отключилось сознание – это светлое беззаботное лицо Фреда, который никогда не знал страха, потому что всегда жил только настоящим моментом и улыбался всему, что с ним происходило.

Джинни была совершенно не такая, как Фред. У нее с Фредом не было ничего общего, кроме рыжих волос, да и те другого оттенка. Но зато по характеру она была похожа на Джорджа ровно настолько, насколько был похож на него Фред. Так же импульсивна, как и Джордж, но чуть более рассудительна. Так же быстра, но чуть более осторожна. Так же изобретательна, но чуть менее догадлива. Так же порывиста в чувствах, но… никаких «но».
Их счастье зависло за несколько ступенек от того места, куда должен был ударить гром. Джордж знал, как просто спугнуть это пронзительно сладостное ощущение, от которого сводило мышцы, и потому берег его. Он боялся – наверное, впервые в жизни боялся – любого неверного движения, случайного слова, которые могли бы изменить его шаткое, хрупкое счастье, слепив из него солидный ком обыденности. Он не хотел грома, но тот все-таки грянул однажды утром, всего через два дня после того первого вечера.

Джордж сидел с ногами на кровати и сосредоточенно очерчивал палочкой контур крупного, но изящного цветка с темно-бордовым бутоном. Его губы, полураскрытые в улыбке, беззвучно шептали заклинания. Это была четвертая попытка за сегодняшнее утро. Раньше ему никогда не приходилось делать цветы, зато приходилось делать фейерверки – поэтому этот цветок должен был выпускать снопы цветных искр, коснувшись рук той, кому он предназначался. Однако, помимо фейерверков, близнецы Уизли были известны и своими отменными шутками, а также забавными, но не всегда безопасными вещицами. Поэтому, склонившись над каждым новым цветком, Джордж, по привычке, прокручивал в голове варианты замены тычинок серными палочками или луковой соломкой, но потом спохватывался, что это все-таки подарок для Джинни, а их взаимные отношения – называть их более конкретным словом он пока не спешил – были, к счастью, далеки от запаха серы. Он с удовольствием осознавал то, что преподнеси он ей этот дурно пахнущий тюльпан, она бы не обиделась, а только посмеялась бы вместе с ним. Другое дело, что сегодня ему впервые хотелось создать нечто, способное вызвать у нее тихую улыбку, а не заливистый смех. Что-то искреннее, серьезное и даже нежное.
Джордж понюхал цветок и удовлетворенно улыбнулся: в отличие от трех предыдущих, впитавших в себя запахи, не достойные даже упоминания, этот пах тюльпаном. Джордж провел ладонью по его нераскрывшимся лепесткам, но не успел вовремя отдернуть руку: бутон жадно сомкнулся вокруг его указательного пальца и начал покрывать его мелкими точечными укусами. С трудом высвободив палец из острой цветочной пасти, он отбросил свое творение в сторону и вымотано растянулся на кровати. Нет, нужно сделать перерыв! А можно сейчас, пока Андромеда еще спит, прокрасться в комнату Джинни, чтобы…
— Джордж, ты еще спишь? – в соседней спальне гулко прозвенел голос Андромеды Тонкс.
…чтобы просто поговорить, глупая женщина! Джордж в который раз удивился предусмотрительности миссис Тонкс. Мало того, что она поселила его в комнате с неприлично тонкими стенами, которая к тому же соседствовала с ее спальней – Джордж боялся лишний раз повернуться на кровати, чтобы мать Джинни вдруг не заподозрила его в чем-нибудь неблагопристойном. Иногда Джорджу даже казалось, что миссис Тонкс скрывает недюжий талант легилимента: она обладала невероятным даром определять, когда именно он соберется проникнуть в комнату ее дочери, и безошибочно раскрывала почти все его уловки. Почти – потому что на то он и был Джорджем Уизли, чтобы, несмотря на все возможное и невозможное, достигать своих безумных целей.

В комнате Джинни его ждал свеженаколдованный чай в больших толстых чашках, похожих на две половинки солнца. Тонкое продолговатое блюдце было выложено желтым печеньем, созданным, как он догадался, из вчерашнего сыра, который они вечером притащили с кухни.
Он подошел ближе. Она подала ему теплую чашку. Они стоя сделали по обжигающему глотку. Они смотрели друг на друга одинаковым обжигающим взглядом. Они молчали. Они улыбались.
— Ты долго, — заговорила Джинни, наливая ему вторую чашку. – Опять мама?
— Нет. Прости, я все утро провисел на ветке вниз головой… как летучая мышь! – Джордж сел рядом с ней на кровать и осторожно обнял за плечи.
Джинни никогда не говорила «Ну, Джордж, ну, хватит!» или «Когда ты научишься быть серьезным?». Она никогда не прерывала его милую естественную чушь, а только, открыто улыбаясь, дослушивала ее до конца, потому что знала, что он всегда говорит серьезно.
— Ты знаешь, мне всегда казалось, что именно в такой позе я смогу изобрести что-нибудь гениальное, — он наклонился к ее шее, так близко, что ее нос коснулся его щеки, — какую-нибудь невероятную шутку.
— Смотри, чтобы твое изобретение само не сыграло с тобой невероятную шутку, — она втянула носом воздух и чуть заметно поморщилась, потом хихикнула как-то по-детски сдержанно и слегка отстранилась от него.
— Джинн, знаешь, я хотел подарить тебе цветок, но…
— Я знаю.
Джордж удивленно отпрянул, а она аккуратно отлепила от его щеки мятый коричневый лепесток, от которого отчетливо несло нечищеным камином, и рассмеялась, теперь уже не сдерживаясь. Он зажмурился и уткнулся лицом в ее волосы, пряча от нее покрасневшие щеки.
— Я бездарь, — прошептал он, мечтая утонуть в ее смехе, и положил себе в рот еще кусочек печенья.
— Ты гений, — прошептала она, мечтая захлебнуться в его запахе, и отпила еще немного из чашки.
Они снова молчали и снова улыбались, растворяя свои желания в неподслащенном зеленом чае с печеньем.

Тихое, но убедительное Alohomora прервало войну мыслей и взглядов, разложив отрезки реальности по полочкам.
— Мама, — сказала Джинни и облилась чаем.
Джордж поперхнулся печеньем.

Миссис Тонкс выглядела взволнованной, она тревожно посмотрела на Джинни и как-то странно, без удивления – на Джорджа. Он не сразу понял выражение ее глаз, но когда понял, то насторожился: в них было сочувствие.
— Джордж, — миссис Тонкс присела на стул. – У меня есть новости.
— Плохие? — спросила Джинни.
— Не знаю, — мама растерянно пожала плечами. – Это на счет Фреда. Дело в том, что его перевели на второй этаж Азкабана.
— Он был на двадцать четвертом, — нахмурился Джордж. – А что там, на втором?
— На втором нет дементоров. Там вообще на весь этаж только один охранник, полувеликан какой-то, — миссис Тонкс говорила все тише.
— Ну, вот и хорошо! – Джинни обернулась к Джорджу, ожидая увидеть на его лице радость.
Но радости не было, да и мама оставалась такой же серьезной.
— Да, и еще: свидания разрешили, — проговорила миссис Тонкс, поднимаясь.
— Джинни, — глухо сказал Джордж, — ты еще не поняла, что это значит? Они почти сняли охрану. И свидания эти… И дементоры больше не нужны.
— Больше не нужны, — повторила Джинни, наконец, понимая.
— Я надеюсь, что ошибаюсь в своих предположениях. Думаю, тебе стоит самому все проверить, — миссис Тонкс обернулась уже на выходе из комнаты. – Джордж, мне правда очень жаль.

Дверь затворилась со скрипом и чуть подпрыгнула перед тем, как окончательно замереть. Ветер пел, подыгрывая себе на несмазанных петлях. В воздухе пахло грозой.