«…Я беззащитна на ветру, меня скорей согрей словами
как пламя летнего тепла — зимой суровой — умираю…» *

Одинокий желтый лист задрожал и, сорвавшись с почти голой ветки, полетел на сырую землю, на ворох своих собратьев. Как незаметно в замок подобралась осень… В дверь осторожно постучали. Гермиона тяжело вздохнула, с неохотой отрывая взгляд от пейзажа за окном, и, пробормотав тихое «Войдите», повернулась к появившемуся Артукусу.

— Есть новости?

— Поллукс утвердил прежний приказ: тех детей ждет виселица.

Артукус выжидающе заглянул ей в глаза, но Гермиона продолжала безучастно смотреть на него, будто в ней враз умерли все чувства. Артукус быстро облизнул губы и в два шага оказался рядом. Гермиона вздрогнула, когда он обхватил ее ладони холодными пальцами.

— Скажи что-нибудь!

— Что ты хочешь услышать? — вялым голосом произнесла она. — Я не должна ничего делать. Может, я повинна в смерти Грейнджера. Я тогда защитила его от людей Брауна. Встала на его сторону… Видимо, все зря. — Гермиона равнодушно посмотрела на графа Уизли. — Знаешь, у меня на самом деле карие глаза. — Артукус еле слышно вздохнул, сдвигая брови к переносице, но Гермиона продолжала, словно не слыша его: — И волнистые каштановые волосы. А еще у меня два замечательных друга, по которым я очень, очень скучаю. Гарри и Рон. Рон Уизли.

— Не нужно, Изабелла!

Гермиона содрогнулась, в глазах ее блеснули слезы, и она резко отняла от него руки и отвернулась, судорожно обнимая себя. Артукус не шелохнулся.

— Уже лето прошло, а я все еще здесь, — почти завыла.

Артукус промолчал. Не сказал спасительное «Обойдется» или «Все будет хорошо». Хотя… была ли ей нужна такая явная ложь? Не будет. Никогда уже не будет. Даже если она выберется из этого болота, на ее — только ее! — руках останется кровь Элейны и Гэндальфа. Гермиона крепко зажмурилась.

Все-таки полились злые слезы, но она упрямо вскинула голову, загоняя их обратно. Нет. Она не будет больше плакать. Она снова станет сильной. Она выдержит. Все, что происходит и еще произойдет. Она сможет.

— Поллукс попросил меня зайти к нему. Не знаешь, зачем?

— Нет. Но запомни: он не должен знать, что ты заболела именно потницей.

— О чем ты? — Гермиона нахмурилась и стремительно обернулась, но успела увидеть только взметнувшийся край мантии графа Уизли — и дверь захлопнулась.

***

Гермиона осторожно приотворила дверь и заглянула внутрь. Кэтрин сидела, опираясь на большую подушку и, увидев ее, слабо улыбнулась.

— Как ты?

— Я сегодня смогла встать, — поведала Кэтрин. — Кто-то сказал: вы тоже больны. Я рада, что это слухи.

— Это не слухи, — возразила Гермиона. Кэтрин в недоумении склонила голову набок.

— Это невозможно, графиня. Вы выглядите здоровой. Одно то, что вы сумели дойти до меня…

— Ты же тоже смогла встать.

— Но я хожу с трудом, еле передвигая ноги.

Гермиона немного помолчала, разглядывая девушку; Кэтрин отчего-то покраснела.

— От кого ты заразилась?

— Что? — она широко распахнула глаза. — Я не знаю, не помню!

Гермиона медленно приблизилась к ней, не отрывая горящего взгляда, полного подозрения, и села рядом.

— Я отнеслась к тебе как к подруге, как к сестре, а не как к служанке! — голос Гермионы задрожал, а ладони сжались так, что ногти вонзились в кожу. — Я имею право знать правду! Что ты скрываешь от меня?!

— Ничего! Я не знаю, как заболела! Я не знаю! Поверьте мне! — яростно закричала Кэтрин, губы ее задрожали; на мгновение Гермиона поверила ей, но вспомнив слова Артукуса, отбросила все сомнения.

— Ты лжешь мне, Кэтрин, — она спокойно заглянула ей в глаза.

Кэтрин неожиданно заплакала. Медленно склонила голову набок и, не переставая лить слезы, вдруг грустно и немного безумно улыбнулась.

— Я не должна говорить… — она сказала это тихо, очень тихо, едва шевельнув губами, но Гермиона услышала, и сердце ее сжалось от предательства. Кэтрин, милая, добрая Кэтрин. Почти родная. Первая, кого Гермиона встретила в этом времени, в этом замке, кому доверилась, кому рассказала всю правду о себе, оказалась лгуньей. Просто лгуньей.

— Это подло… — прошептала она, не отрывая горящего взгляда от девушки.

Кэтрин судорожно вздохнула, лицо ее пошло крупными красными пятнами, слезы беспрерывно скользили по горящим щекам.

— Простите меня… Пожалуйста, простите…

— Что ты скрываешь? — жестко спросила Гермиона.

Кэтрин опустила взгляд. Затем потянулась к тумбочке, прилегающей к ее кровати, выдвинула ящик, вытащила оттуда небольшой бархатный мешочек и протянула его Гермионе.

Она недоуменно посмотрела на служанку, но та не проронила ни слова, продолжая держать руку вытянутой. Гермиона взяла мешочек и нащупала в нем что-то бумажное. Торопливо развязав его, она заглянула внутрь и задохнулась от неожиданности. Там лежали фотографии. Она с мамой и папа. Те самые снимки, что исчезли из ее медальона когда-то. Гермиона замерла, рассматривая такие родные лица. Как же она хотела увидеть их. Услышать, как отец смеется, закрыть глаза и ощутить, как мама ласково гладит ее по волосам…

— Ты украла их? — странно, каким твердым был ее голос. Совсем не дрожал.

— Я…

— Когда?

Кэтрин не ответила, и Гермиона резко вскинула голову, взглядом требуя ответа. Кэтрин снова опустила глаза и прошептала:

— В первый день.

Гермиона онемела.

— Ты знала?.. Знала, кто я такая?

Она вскочила с кровати, сжимая фотографии в руке, сердце билось, как сумасшедшее, а перед глазами забегали черные точки. Гермиона сделала судорожный вдох, тщетно стараясь успокоиться.

— Я не хотела, чтобы вы узнали все так! — быстро-быстро заговорила Кэтрин. — Я лишь выполняла приказ! Мне сказали, что нужно сделать так, чтобы вы никак не могли доказать, что вы не графиня, чтобы вам никто не поверил! Мне пришлось спрятать эти фотографии!

— Кто дал тебе этот приказ?! Поллукс? Или… — Гермиона замерла и тихо проговорила, словно самой себе: — Артукус?

Кэтрин покачала головой в ответ на метания Гермионы.

— Это была Изабелла. Она велела уничтожить все улики.

Гермиона изумленно посмотрела на Кэтрин.

— Что ты такое говоришь? Зачем Изабелле..? Я не понимаю…

— В любом случае, вы должны скрывать болезнь. Чистокровные волшебники не могут так заболеть.

— Но я…

— Вы болеете, ваша душа, но тело самой графини Изабеллы здорово, — глаза Кэтрин лихорадочно блестели.

Гермиона спрятала лицо в ладони, словно желая защититься от окружающего мира.

— Думаю, если вы проверите, то узнаете: лекарь, который утверждал, что у вас потница, странным образом пропал или выслан. А может, его арестовали по какой-то нелепой причине… Думаю, граф Артукус позаботился об этом.

Гермиона вдруг вспомнила жизнерадостную Ханну. Неужели Артукус сделал с ней что-то?

— Зачем? — охрипшим голосом прошептала Гермиона, отнимая руки от лица и непонимающе глядя на Кэтрин.

— Я не знаю… но думаю, графиня Изабелла попросила его об этом.

Гермиона немного помолчала, блуждая по лицу Кэтрин задумчивым взглядом; затем вновь спросила:

— От кого ты заразилась?

— Я не врала вам об этом — я не знаю. Изабелла, я не хотела! Вначале это было обычным приказом, а потом я узнала вас лучше! Вы так отнеслись ко мне, так помогали, поддерживали, а я… я такая… дрянь! — Кэтрин крепко зажмурилась и тотчас распахнула глаза, пристально глядя на Гермиону, будто бы надеясь, что та вновь посмотрит на нее с теплотой. Гермиона мрачно отвернулась и, сжав фотографии в кулаке, побрела прочь из комнаты. Лишь на пороге она оглянулась и одно бесконечное мгновение разглядывала девушку. По щекам Кэтрин снова заскользили слезы, а затем она отчаянно всхлипнула и отвернулась. Гермиона неслышно ушла.

***

«Изабелла знала, что исчезнет». Если верить словам Лили. «Ей рассказали». Очевидно, Артукус. Что он знает еще? По-видимому, им с Изабеллой было известно даже время появления Гермионы.

Гермиона резко остановилась посреди коридора, с силой надавливая на веки. Голова шла кругом от навалившейся информации. Она должна узнать у Артукуса всю правду. Она больше не позволит водить себя за нос. Никому. Очень скоро в замок вернется Лили, она и ее заставит сообщить все, все, что та скрывала. А после расскажет, что для возвращения нужно умереть. Гермиона нахмурилась: ведь смерть от потницы нельзя считать жертвой роду? А что будет с ней, если она умрет, не принеся ее? Неужели конец? Неужели она никогда не вернется в свое время? Нужно узнать у Артукуса и это. Но не сейчас. Есть дело более важное.

Гермиона вновь уверенным шагом зашагала по коридору. Ее очень интересовало, как Элейне удалось организовать приезд Лили-Лауры Поттер.

Она истерично хохотнула. Какой-то день выведения окружения на чистую воду.

Элейны в комнатах не оказалось. Гермиона, остервенело взвыв, кинулась в направлении комнаты Артукуса и, свернув за угол, столкнулась с Люкорисом. Она немедленно почуяла неладное, завидев его: глаза горят нездоровым блеском, дыхание сбилось, руки трясутся.

— Где она?! — выкрикнул он, метая лихорадочные взгляды за ее спину, отчего Гермиона непроизвольно оглянулась, но тут же одернула себя, призывая сосредоточиться.

— О чем ты? — она мягко, но крепко взяла его за руки и сжала их.

— Ты не слышала, maman?! Кто-то выпустил детей, и они с семьями бежали за пределы Малфой-тауна!

Гермиона застыла, с изумлением глядя на него, не веря его словам.

— Ты думаешь, Элейна…

— А кто еще мог это сделать?! — истерично завопил Люкорис. — Она последнее время только и говорила, что хочет что-то сделать для них!

Гермиона уже открыла рот, чтобы ответить, как послышались тихие спокойные шаги. Они с Люкорисом одновременно повернулись, и их взорам представилась леди Элейна.

Она выглядела обычно: спокойный кроткий взгляд из-под темно-рыжей челки, прямая спина и плавная тихая поступь. Но контрастный румянец и чуть дрожащие ладони выдавали обман.

— Где ты была, Элейна? — осторожно начала Гермиона, но Люкорис перебил ее, подскакивая к невесте вплотную:

— Это ты проникла в городскую тюрьму?! Ты освободила тех выродков, которые убили мою сестру?!

Элейна с совершенно несвойственными ей стойкостью и выдержкой даже не шелохнулась под натиском Люкориса, продолжая спокойно смотреть ему в глаза.

— А что, если и я? — наконец апатично спросила она, и Люкорис дернулся назад. Гермиона и сама не ожидала от Элейны такого поразительного хладнокровия.

— Элейна, — вкрадчиво начала она, осторожно подходя ближе, — ты понимаешь, как для тебя опасно то, что ты совершила?

— И чем же это для меня опасно? — насмешливо спросила она, переводя взгляд на Гермиону.

— Ну, даже не зна-а-аю, — нарочито задумчиво протянул Люкорис, — может, тем, что мой отец может отменить нашу помолвку?

Элейна снова на него взглянула, чуть прищурившись:

— Не думаю, что граф Поллукс откажется от моего приданого, — Гермиона изумленно ахнула, услышав такие слова, но Элейна, проигнорировав это, продолжила: — А даже если и так… что ж, пожалуйста. Между нами ведь нет пламенной любви, не так ли? — она не сводила ироничного взгляда от Люкориса, который невольно смутился и разорвал зрительный контакт.

— Но ты представляешь, как на это отреагирует леди Игрейна? — вновь вмешалась Гермиона.

Элейна грустно улыбнулась:

— Я поняла, что не боюсь ее. Больше не боюсь. Просто устала от этого чувства вечного, постоянного, нескончаемого страха. А теперь, пожалуйста, оставьте меня, — Элейна вдруг за одно мгновение переменилась; сразу стала видной ее смертельная усталость. Она обошла их, не спеша приблизилась к своей комнате, затем, не оглядываясь, скрылась за дверью.

Несколько минут Люкорис и Гермиона смотрели ей вслед.

— Я буду у себя, — отчеканил Люкорис и стремительно удалился, оставив Гермиону наедине со своими страхами.

Гермиона медленно побрела по коридору, мрачные мысли не отпускали ее. Раньше бы она сказала, что Поллукс как человек практичный и дальновидный закрыл бы глаза на то, что совершила Элейна, даже назвал бы это детской «выходкой». Но пережив с ним гибель Эви, она знала: он не простит. Если он в пух и прах разругался с графом Аароном из-за разногласий, он не спустит освобождение убийц своей дочери. Никогда. Нет, он разорвет помолвку, прогонит Нортонов, если даже не сделает с ними что-то страшное.

Гермиона вдруг осознала, что, шагая по длинным запутанным коридорам, она невольно зашла в Западное крыло. Гермиона нахмурилась. Что здесь такое, отчего графиня Изабелла ограничила сюда доступ всем слугам, кроме домовиков? Конечно!

— Домовик! — Гермионе до сих пор казалось невыносимо кощунственным так безлико обращаться к эльфам, но страх раскрыться всегда удерживал ее.

Тотчас перед ней материализовался домовой эльф, сильно напоминающий Добби: те же большие зеленые глаза, похожие на теннисные шары. Возможно, это даже его предок.

— Госпожа звала Бакки?

— Да… Бакки, есть ли в этом крыле комната, которую я скрывала ото всех какими-то чарами или…

— Конечно, есть, графиня, вы велели показать тайник, как только потребуете.

— Тайник? — Гермиона замерла. Неужели сама Изабелла подготовила для нее какое-то послание?

— Да, графиня, замаскированная комната. Прошу за мной.

Гермиона ступала за Бакки осторожно, словно боялась, что сейчас из-за угла выскочит какая-нибудь трехголовая собака, наподобие Пушка.

Бакки остановился перед невзрачной дверью. Гермиона бы даже не обратила на нее внимания, благополучно пройдя мимо. Затем что-то прошептал, и та, на мгновенье засияв темно-голубым светом, неслышно отворилась.

— У графини будут какие-то указания? — подобострастно спросил Бакки, Гермиона покачала головой, не отрывая взгляда от узкой щели в проеме; домовик поклонился и с негромким хлопком испарился.

Гермиона с неясным предвкушением распахнула дверь и заглянула внутрь.

Помещение оказалось обычным кабинетом. Яркое солнце сияло за искусственным окном (потому как Гермиона отчетливо помнила, что это сторона крыла уходила вглубь замка), перед ним стоял длинный узкий стол из простого дерева с одним ящиком посередине, а перед ним — такой же обыкновенный стул. Стеллажи, расставленные по периметру комнаты, были пусты, и между полками виднелись однотонные обои теплого пастельного оттенка. Больше в комнате ничего не было.

Гермиона с волнением подлетела к столу и дернула на себя ящик стола. Внутри обнаружились небольшая стопка узких пергаментов, изящное орлиное перо, бутыль с чернилами и маленький красивый кулон в форме полумесяца. Гермиона дрожащими руками вытащила пергаменты, исписанные тонким аккуратным почерком, и, обессиленно опустившись на стул, принялась читать.

Записи Изабеллы были бессвязными, словно многочисленные, не связанные между собой отрывки из объемной книги. Однако в том, что графиня описывала свою жизнь, сомневаться не приходилось.

«Я поверить не могу, что это снова происходит со мной. Мне хочется рвать на себе волосы от злости. Неужели жизнь решила, что недостаточно поиздевалась надо мной? Артукус поведал, что, когда я исчезну, боли не последует. Меня это не слишком обнадеживает».

«Эвелин становится все невыносимей. Вижу в ней все больше черт Старухи. Не представляю, как можно убрать из ее характера эту отвратительную напыщенность».

«Лаура утверждает, что Эвелин не проболтается о тех знаках кому-то другому. Я считаю это полнейшим безумием. Пусть сама со всем разбирается! И с чего она вообще решила, что несчастная поймет ее каракули? Никогда не видела подобных знаков!»

«Сегодня застукала Люкориса с чертовой Кэт. Но она так потешно каялась, что я не сильно ее наказала. Люкорис ходит мрачный и недовольный. Ничего, пусть закаляется. Совсем скоро прибудут Нортоны. А я их даже не увижу…»

«Артукус пребывал в ужасе, когда я сообщила, что несчастной нужно будет сделать что-то для рода, чтобы вернуться. Мне уже жалко ее. Так печально, что я исчезаю, хотелось бы полюбоваться скорым спектаклем».

«Поттеры и Уизли уехали, оставив меня одну с этим чертовым обрядом! Такой разозленной я еще никогда не была. Спрашивается, что мне делать оставшееся время? Я думать ни о чем другом не могу! Уже Старуха начинает острить и язвить по этому поводу».

«Осталась неделя. Меня тянет рассказать правду Поллуксу. Но тогда придется сообщить все, а я на это не способна. Господи, я так не хочу исчезать».

Это было последним посланием. Гермиона нахмурилась, отрываясь от текста. Странно, ей всегда казалось, что это Артукус узнал про жертву. А оказалось, Изабелла это уже знала. Гермиона окончательно запуталась.

Очевидно, Старухой Изабелла величала Элладору. А Кэтрин не обманывала, что давно полюбила Люкориса.

А еще Изабелла не очень-то трепетно относилась к своим детям, что к Эви, что к Люкорису.

Но что-то еще, что-то неясное и странное в этих сроках не давало Гермионе покоя.

Она осторожно положила пергаменты на место и, выпрямившись, уставилась в окно. Изабелла называла ее несчастной. Как тонко подмечено. «Сделать что-то для рода…»

Гермиона вскочила со стула. Как же она сразу не поняла?! Вот-вот сорвется помолвка Элейны и Люкориса, а что их союз, если не продолжение рода?

Гермиона задыхалась от собственного открытия. Вот она, жертва роду! Она не позволит Элейне страдать. Нет, она пойдет к Поллуксу с повинной. Она признается ему, будто сама освободила тех детей. А потом будь, что будет. Все равно ей остались считанные дни. Выжившие после потницы люди составляли такой мизерный процент, что Гермиона даже не рассматривала свое возможное выздоровление. Пусть тело Изабеллы одурманивает кого угодно, она все равно умрет, рано или поздно. Так почему бы не спасти невинные жизни?

Гермиона, замешкавшись, бережно взяла кулон и опустила в карман платья, затем направила палочку на записи Изабеллы и они вспыхнули в ярком пламени. Вот так. Ничего не докажет теперь, что она не Изабелла.

Осталось совершить только одно, последнее, самое важное дело. То, ради чего ее перенесли сюда, она уже не сомневалась в этом. Все оказалось до боли просто.

***

Гермиона нерешительно стояла у двери, за которой снова послышался звон разбившейся посуды.

— Сэр, я немедленно выясню, кто причастен…

— Проваливай к Мордреду, пока я тебя не наслал на тебя смертельное проклятие!!! — дико прорычал Поллукс, и Гермиона еле успела отпрыгнуть в сторону, когда дверь, распахнувшись, с грохотом врезалась в стену. Из кабинета графа Малфоя вылетел Дик Браун и, метнув в Гермиону безумный взгляд, торопливо засеменил прочь.

Гермиона нервно сглотнула, но взяла себя в руки и переступила порог как раз в тот момент, когда Поллукс швырнул очередную вазу в стену и схватился за волосы, мучительно закрывая глаза и издавая жуткий стон, словно раненый зверь.

Сердце Гермионы сжалось от сочувствия, а на глазах выступили непрошеные слезы. Поллукс, почувствовав ее присутствие, повернулся к ней, и Гермиона задохнулась от ужаса и страха, отчаянного страха, когда он бросился к ней, стискивая ее в объятиях, зарываясь лицом в ее волосы и почти рыдая. Гермиона задрожала, не представляя, как сообщит ему, что это она сделала, как сможет сказать такую страшную весть.

— Белла, Белла… — причитал Поллукс, слегка раскачиваясь и блуждая ледяными пальцами по ее узкой спине, отчего Гермиона покрылась тысячами мурашек. — Они сбежали… Они убили мою Эвелин… А потом сбежали… Белла… — Гермиона закусила губу, осознавая, что он действительно плачет, рыдает, находя сумасшедшее успокоение в этом последнем объятии. Последнем, потому что Гермиона уже не сомневалась: он убьет ее. Возможно, сразу же, как услышит ее слова.

Она не представляла, сколько они так простояли: Поллукс, до боли в ребрах стискивающий ее хрупкую фигуру в кольце своих рук, и Гермиона, дрожащими пальцами обхватившая его талию, с каждым рваным вдохом пытавшаяся набраться храбрости, чтобы солгать ему. Наконец, Поллукс отстранился и мутным взглядом окинул ее фигуру. Гермиона облизнула вмиг пересохшие губы.

— Что? — Поллукс нахмурился, гладя, как Гермиона заламывает руки, не отрывая испуганного взгляда от его потемневших глаз.

— Поллукс… Я хочу, чтобы ты знал: я больше жизни любила Эви… Я была раздавлена, сокрушена, когда ее убили… Видит Мерлин, я мечтала — и мечтаю! — оказаться на ее месте. Лишь бы она была жива, только бы она была с нами и снова смеялась… — Гермиона не замечала, как по ее щекам беспрерывно льются слезы; она только смотрела на Поллукса и говорила, говорила, боясь, что если сделает одну небольшую паузу, то уже не сможет сказать все до конца. — И я ничего не хочу говорить о тех детях, что причинили нам с тобой столько страданий. Но их родители… Поллукс, они не заслужили нашей участи. Они не заслужили пережить своих детей.

— К чему ты ведешь? — прошептал Поллукс, глаза его с недоверием сузились.

— Это я их освободила. Я.

Воцарилось молчание. Поллукс медленно качал головой, не отрывая сумасшедшего взгляда от Изабеллы, будто бы не хотел верить ее словам — верил, но отчаянно искал какое-то нелепое доказательство того, что это ложь. И не находил.

Гермиона сжалась, понимая, что сейчас на нее обрушится весь гнев ее мужа.

— Домовик!

Гермиона недоуменно посмотрела на появившегося эльфа.

— Помести графиню в одну из камер, — охрипшим голосом приказал Поллукс. Затем повернулся к Гермионе. — Я постараюсь не затягивать с твоей казнью.

Глаза Гермионы в ужасе расширились. Последним, что она увидела перед тем, как домовик коснулся ее руки и она оказалась в темной, холодной камере, были его глаза: серебристые глаза, похожие на две застывшие льдинки.

***

Кэтрин тихо ступала по тускло освещенному коридору, факелы бросали угнетающие отсветы на каменные стены, по бледной щеке скатилась одинокая слезинка. Она не знала, стоило ли ей делать то, что она намеревалась, но все заставляла себя идти и идти вперед. Не дав себе опомниться, девушка слабо постучала, и дверь немедленно открылась, словно ее ждали.

Она жадно рассматривала платиновые волосы, голубые глаза, высокие скулы, прямой нос и бледные губы. По щеке, обжигая, потекла вторая слеза. Кэтрин издала судорожный всхлип, и Люкорис схватил ее за ладонь и потянул вглубь комнаты.

— Что с тобой? — он глядел так тревожно, с такой любовью, что она ощутила давящую боль под ребрами. Она боялась отвести от него взгляд, старалась впитать каждую черточку. Светлые ресницы бросали тень на щеки, словно кем-то нарисованные штрихи.

Она вдруг подняла ладонь и дотронулась до его мягкой щеки, замирая от удовольствия. Затем провела рукой вниз, едва касаясь его шеи, и вдруг резко убрала руку и сердито смахнула с глаз слезинки.

— Кэт?

— Я просто любуюсь… — хрипло прошептала она. — Тобой…

Люкорис несколько мгновений смотрел на нее, не шевелясь, а затем подался вперед, намереваясь поцеловать, но Кэтрин ловко увернулась, нащупывая ладонью дверную ручку.

— Мой любимый Люкорис, — еле слышно протянула она. — Доброй ночи.

Люкорис ничего не ответил, хмуро наблюдая, как Кэтрин покидает его комнату.

Уже ничего не видя из-за пелены слез, застилающей глаза, Кэтрин медленно шла в Больничное крыло, держась за стены, словно боясь упасть.

Она вдруг резко остановилась, почувствовав что-то странное в горле. А затем ощутила, что попросту не может вдохнуть. Не может. Кэтрин судорожно закашляла, но это не помогло. Ноги подкосились, и она рухнула на каменный пол. В глазах потемнело, легкие сжимались с дикой болью. Она пыталась вдохнуть, но каждая новая попытка несла за собой ужасную режущую боль, словно ей втыкали и втыкали нож прямо в глотку. И внезапно очередной приступ кашля заставил ее сплюнуть сгусток крови в собственные ладони.

И в этот миг она просто сдалась, осознавая, что уже ничего не изменить; что вот он, конец; что завтра кто-то, проходя по этому коридору, увидит ее и закричит; что, возможно, Люкорис всплакнет над ее могилой. Возможно, Изабелла когда-нибудь простит ее. Но она уже ничего не увидит и не узнает. Она просто уснет.

Но уже никогда не проснется.

Тело заломило, и она откинулась на спину, судорожно пытаясь вдохнуть, и вдруг посмотрела на пухлого купидона, задорно подмигивающего ей с лепного потолка. На мгновение ей показалось, что он натянул тетиву, и оружие попало ей в самое сердце.

Глаза, такие ласковые, всегда умоляющие, голубые, как незабудки, затуманились болью и легким удивлением, потом медленно начали стекленеть. Губы вздулись, приобретая темно-лиловый оттенок, раскрылись, челюсть отвисла, и струйка пены медленно потекла по подбородку, голова безвольно свесилась. Она в последний раз слабо дернулась и, наконец, замерла. Взгляд ее был все прикован к жестоко ухмыляющемуся купидону.

***

— Проходите, господин.

Гермиона с легкой меланхолией во взгляде посмотрела на вошедшего Артукуса. Железная дверь тотчас закрылась за его спиной, и послышался характерный щелчок. Вот она снова заперта.

— Что ты наделала? — прошептал Артукус, медленно приближаясь к ней.

Гермиона печально улыбнулась.

— Я приношу жертву роду, Арти. Только и всего.

— Я не думал, что это случится так скоро…

— А я рада, что справилась за три месяца, а не за три года, как Лаура.

Артукус промолчал, опускаясь на железную кушетку и, как и Гермиона, опираясь о каменную стену.

— Теперь, когда я исчезну, ты можешь рассказать ей правду. О том, что нужно умереть.

— Верно, мне уже нечего терять…

— Позаботься об Элейне. И… — Гермиона вздохнула, — и о Кэтрин, моей служанке. Лаура может сварить ей лечебное зелье.

— Обещаю.

Гермиона кивнула, словно самой себе, а затем вытащила из кармана кулон-полумесяц и без слов протянула его Артукусу. Он еле заметно вздрогнул, сжимая украшение в ладони, а затем на мгновение прижал его к губам, прикрыв глаза.

— Это ты подарил его ей?

Артукус кивнул.

Гермиона вдруг решилась и протянула ему и свой медальон.

— Оставь его себе. На память. От меня.

Артукус раскрыл две половинки и долго разглядывал фотографии.

— Ты тоже красивая, — наконец прошептал он. — Только другой, теплой красотой.

Он поднял глаза и бесконечно долго смотрел на нее. Затем потянулся вперед. Он прижал прохладные ладони к ее щекам и целовал медленно и сосредоточенно, будто это было самым важным на свете. Она отвечала на поцелуй в последний раз, прощаясь с ним.

А потом они какое-то время молчали, глядя друг другу в глаза.

— Меня казнят завтра, на рассвете…

— Я буду помнить тебя. Именно тебя, Гермиона.

Гермиона не выдержала и расплакалась. Артукус потянулся вперед и сжал ее в объятиях. Они долго сидели, обнимаясь, пока дверь не отворилась с тяжелым скрежетом и не появился стражник.

— Граф Артукус, время встречи окончено.

Артукус со вздохом отстранился от нее и стремительно прошел к выходу.

***

Она смотрела на собравшуюся толпу через узкое окно повозки, все еще не веря, что скоро ее действительно не станет. Хотя. Она знала, что не умрет.

Напротив сидел худой юноша, почти мальчик. Он избегал смотреть на Гермиону, гипнотизируя взглядом свои коленки. Наконец, повозка остановилась, мальчик спрыгнул на землю и помог спуститься Гермионе.

Гермиона растерянно осмотрелась. Люди, крестьяне, плакали, глядя на нее, протягивали к ней бледные ладони.

Гермиона же ничего не осознавала, машинально продвигаясь вперед, к помосту, другому помосту. Она старалась держаться гордо, как бы и поступила графиня Изабелла, истинная графиня Малфой. Но, видит Бог, каких трудов ей это стоило. Она была Гермионой, просто Гермионой, и ей отчаянно не хотелось умирать.

— Изабелла Малфой!

Гермиона вздрогнула и нашла глазами Поллукса.

Синие глаза встретились с серыми. Прямой взгляд. Противостояние. Ты знаешь, что неправ, Поллукс. Он отвернулся.

— Ты обвиняешься в предательстве! — Поллукс обвиняющим жестом указал на нее. — Все вы знаете, как карается измена!

Толпа молчала, ожидая решающего слова.

— Даже Малфои не являются исключением!

Хрязь! В наступившей тишине это звучало, как гром. Поллукс повернулся к Люкорису, и Гермиона судорожно вздохнула, глядя на бледное лицо сына. Она даже не попрощалась с ним. Люкорис взглянул на отца. Сглотнул. Поллукс не сводил с него долгого презрительного взгляда, а затем нарочито медленно отвернулся и продолжил:

— И потому я приговариваю тебя к показательной казни! — и он с чувством собственного достоинства опустился в кресло.

Вот теперь толпа забурлила, обсуждая слова Поллукса.

Гермиона нашла глазами Элейну. «Все будет хорошо, — старалась передать она. — Ты все сделала правильно».

Гермиону дернули, и она, опомнившись, пошла ко второму помосту. Руки завязали за столбом. Гермиона упрямо вздернула подбородок, словно это придавало ей храбрость. Она смотрела на собравшийся народ, и каждый опускал голову. Гермиона сглотнула образовавшийся в горле комок.

На помост поднялся крупный мужчина в черном плаще. Взял в руки палочку. Прошептал заклинание. На кончике вспыхнул огонь.

Гермиона знала, что боли не последует — волшебникам не был страшен огонь, он вызывал лишь сильную щекотку, — но все равно мелко задрожала от страха. Возможно, это был прощальный подарок Поллукса: безболезненная смерть. Гермиона была уверена, что последними словами, которые она услышит, будут «Авада Кедавра».

Волшебник медленно приблизился. Она посмотрела на него, с ужасом распахивая глаза и часто-часто дыша. Он остановился, пристально глядя на нее.

А затем встряхнул головой, отгоняя наваждение, и поджег дрова, раскиданные у столба.

Гермиона зачарованно смотрела, как огонь разрастается, ширится, набухает, как поленья все сильнее занимаются. Воздух медленно сгущался, в лицо ударил жар, отчего все мысли затуманились. Слишком жарко, слишком ярко сияют языки пламени. Крики собравшегося народа внезапно стихли, словно кто-то отключил звук или это сама Гермиона оглохла? Кровь забилась в легких, не давая глотнуть воздуха. Огонь поднялся выше и коснулся ее ног, и Гермиона вдруг почувствовала себя легкой, как перышко, тело легко покалывало. Пламя поднималось все выше и выше, и внезапно пришла боль. Казалось, с ее души срывают присохшие намертво окровавленные бинты, в тело будто вонзаются тысячи раскаленных игл. Гермиона закричала, широко распахивая глаза. Ей почудилось, что от нее отрывают куски плоти, режут и скручивают внутренности одновременно. Все ощущения растворились в адской боли. Она надкусила нижнюю губу, чтобы не закричать снова, задыхаясь в агонии; она не знала, сколько это длилось: час, год, столетие, — как вдруг все прекратилось.

А затем она вспомнила.

02.05.2015

* На мой взгляд, удивительно красивые строки. Только вот интернет не помог мне найти автора и ознакомиться со стихотворением полностью. Если кому-то автор известен, прошу, напишите мне.