Какая девочка не мечтает стать принцессой? Однако далеко не все дворцы сказочно прекрасны. Иной дворец может стать тюрьмой. © «Молодая Виктория»

Везет тем, кто не знает, когда часы остановятся. Но ирония в том, что именно это лишает их ощущения жизни. © «Пила-2»

Боже, даруй мне, чтобы, когда эти глаза закроются, глаза души моей узрели тебя. И чтобы когда уста эти замолчат навеки, душа моя сказала бы тебе: «Отче, в твои руки предаю дух мой». © «Тюдоры»

Мало кто из волшебников мог предположить, что малая заброшенная часовня на краю города преображается с наступлением темноты. Внушающая спокойствие и навевающая какую-то медлительность днем, она оживала ночью. Казалось, стоит волшебникам улечься спать, как это древнее здание просыпается, стряхивает с себя дрему и живет, дышит, шевелится.

Именно здесь собрались крестьяне со всего города: храбрые и воинственно настроенные, пугливые и любопытные, — все они одинаково устали от вечной покорности.

— Спасибо, что пришли! Спасибо! — на старую скамью с облупленной краской взобрался мужчина в черном камзоле и окинул не к месту торжественным взглядом прибывших. — Друзья! Друзья мои! Мы собрались, чтобы послушать и поговорить с этим добрым человеком — мистером Гэндальфом Грейнджером, — он указал на мужчину, что стоял у самого входа и, подождав, пока все не посмотрят на него, продолжил: — Все мы знаем мистера Грейнджера как доброго, порядочного и справедливого крестьянина. И… пусть он сам скажет, — скомкано закончил мужчина и слез со скамьи, уступая место подошедшему Грейнджеру.

— Братья и сестры! — крестьяне поежились от пристального взгляда Грейнджера. — Чего вы хотите?

— Справедливости! — крикнул кто-то из толпы.

— Мы хотим понижения налогов! Мистер Грейнджер! — чуть полноватый мужчина шагнул вперед. — Мистер Грейнджер, говорят, что Малфои хотят повысить налоги! И ввести новые! На домашний скот, на свадьбы и на похороны!

Толпа тотчас заголосила, возмущенная подобным предположением.

— Да! Верно! — воскликнула женщина с угловатыми плечами. — Я также слышала, что Малфои хотят закрыть наши церкви! Чтобы мы, подобно им, жили грешниками!

— Кошмар!

— Нельзя это так оставлять!

— О чем они думают?!

— Да как вы можете говорить о налогах, когда… — худая женщина с редкими русыми волосами всхлипнула, подняв на Грейнджера полные слез глаза. — Моего мальчика хотят казнить, его схватили сегодня! Прямо с поля! Стражники! И потащили к повозкам! Нам даже не дали попрощаться!

В часовне снова поднялся шум; каждый считал нужным высказать свое мнение по данному вопросу. Гэндальф вздохнул и поднял ладонь, призывая всех к тишине.

— Хорошо, друзья, я понял. И я рад, что вы это понимаете. Мы терпели долго. Мы терпели, когда нас грабили, обдирали и заставляли голодать и нищенствовать. Мы терпели, умирая от тифа, а с недавних пор и от потницы. Но сейчас, — Гэндальф прикрыл глаза, словно приказывая себе успокоиться и не поддаваться эмоциям, — наши дети в опасности. Приговор исполнят со дня на день. Я больше не намерен терпеть. Сегодня вы единогласно меня поддержали. И я спрашиваю в последний раз: вы все еще хотите выступить? Хотите сбросить эти отвратительные порядки?!

Мужчина в черном камзоле, что недавно восторженно приветствовал Грейнджера, нервно повел плечами.

— Гэндальф… Выступить? Я думал, речь идет о требованиях… — Грейнджер резко к нему обернулся, но тот все же смог взять себя в руки и продолжить: — Я, безусловно, разделяю твою позицию, мы все разделяем. Но… Мы присягали графу. Чего стоят наши переживания о возможном закрытии церквей, если мы собираемся открыто напасть на графа, который дан нам от бога? Мы клялись ему в верности!

— Конечно, мистер Ламель! — саркастично воскликнул Гэндальф. — Давайте снова поклянемся! Кровью наших женщин! Ведь завтра прольется кровь наших детей. А может, сразу вспорем животы нашим беременным?! Упростим задачу благодетелю! — последнее слово Грейнджер почти выплюнул, яростно взирая на Ламеля.

Тот нахмурился, отводя взгляд.

— Гэндальф прав, Джон, — закивал пожилой мужчина, стоящий почти у самой скамьи Грейнджера, — мы слишком долго терпели. Вот пусть Оливер скажет!

Оливер Фай близко дружил с Грейнджером и, как и тот, был одним из самых уважаемых крестьян общины. Возможно, дело в том, что у Оливера всегда находилось доброе слово для всякого, кто придет к нему за советом, а быть может, виной тому его профессия: Оливер был одним из немногих маглов, которым волшебники доверяли серьезную работу. Фая назначили стражником при городской тюрьме.

— Господа! — чуть пафосно произнес Фай, взбираясь на одну из деревянных скамей. — Господа, я готов рискнуть собой и освободить пленников! Я готов подставить себя под удар — нет сомнений, что я буду одним из первых, на кого обрушится гнев графа. Но я не хочу погибать напрасно! Я хочу быть уверен, что никто из вас не сдастся! Я хочу увидеть борьбу от каждого из вас! — после столь бурной, самоотверженной речи Оливер спустился на каменный пол, и внимание крестьян вновь привлек Грейнджер, все еще стоявший на возвышении.

— Я уверен, мистер Джон Ламель предоставит каждому оружие. Мы выступаем сегодня же.

— Но мистер Грейнджер! Как мы справимся с магами?

— Да, маги сильны. Но на нашей стороне численное преимущество и, — Гэндальф запнулся, словно испугавшись, что чуть не выболтнул что-то лишнее, затем кашлянул и продолжил: — и… сила духа! Мы справимся! Мы не бунтовщики! Мы лишь хотим восстановить справедливость! И не допустить постыдное кровопролитие!

Крестьяне зашумели, воинственно потрясая кулаками и подбираясь к Ламелю, который осторожно вытаскивал из большого количества мешков мечи, луки и стрелы.

***
Дик Браун считал себя поистине везучим человеком. А что, если не везение, принесло ему столько блестящих золотых галеонов, всеобщее почитание и, самое главное, безграничное доверие графа Поллукса Малфоя? Действительно, родившись в бедной мещанской семье на окраине Шотландии, он и не представлял, как мудры и великодушны были родители, откладывая большое количество монет на его образование. Что, если не везение и образование привело его, Дика, сюда, в Англию, в сам Малфой-таун и сделало советником самого графа Поллукса?

Но сейчас Дик ощущал себя загнанным в ловушку зверьком. Ничто не предвещало перемен, когда в один непогожий весенний день в его кабинет нервно забарабанили и сообщили страшную новость: в городе поднялось восстание.

Он с несчастным видом выудил из кармана белоснежный крахмальный платочек и убрал со лба бисеринки пота, вспоминая, как валялся тогда в кресле, а с другой стороны стола сидел один из его многочисленных помощников и выдавал отчет о новых постройках в городе.

И в этот мирный миг раздался дикий стук, после чего дверь чуть не сорвалась с петель. В роскошный просторный кабинет советника графа влетели сэры Джеймс Уиллис и Адам Коллинз. И Коллинз, задыхаясь, проговорил:

— Милорд! Мы прибыли сообщить, что маглы севера и востока Малфой-тауна восстали против графа. Они напали на волшебников, стерегущих тюрьму, так быстро, что те даже не успели воспользоваться палочками! Все до единого убиты. Заключенных освободили. — Коллинз дрожал от почти осязаемого страха.

Дик вскочил на ноги, таращась испуганным взглядом на посланцев ужасной вести.

— Милорд! — подал голос Уиллис. — Среди толпы было много священников! И они поддерживали обезумивших крестьян!

Дик нервным жестом ослабил ворот своей робы.

— Чего они хотят?

— Они требуют снижения налогов, милорд.

— И официального освобождения детей.

— И еще, милорд, — Коллинз поежился. — Они уверены, что это вы подсказываете графу, что делать. И именно вы повинны в их несчастьях.

— Они кричали, что хотят убить вас, милорд!

Дик испуганно вцепился в спинку своего кресла и замер. Проклятье. Говорила мама, не суйся в самое пекло! Предостерегала, берегла! Уговаривала его, идиота, опасаться политических вопросов! А он?! Это ж надо было так попасться!

— Ясно. Ясно. Все ясно… — лихорадочно проговорил Дик деревянной столешнице, а затем резко вскинул голову, словно только вспоминая, что он в кабинете не один. — Теперь вон! — рявкнул Дик, и все: оба мага, что сообщили страшную новость, и волшебник, что отчитывался перед главным советником, — обгоняя и толкая друг друга, бросились вон из кабинета.

Дик устало опустился в кресло и, взглянув на себя в зеркало, невольно вздрогнул: казалось, за последние несколько минут он постарел лет на десять. Советник графа устало прикрыл глаза и надавил на виски. А затем вызвал к себе Кэтрин: эта бойкая девчушка умело справлялась с ордой эльфов и вот уже год возглавляла фрейлин графини. Вряд ли граф убьет ее на месте, услышав новости: ведь не убил же в прошлый раз. А потом он сам поднимется к графу, и они поговорят.

Да, так и надо сделать.

***
Несмотря на то, что Гермиона осознавала: Волан-де-Морт вот-вот перейдет в наступление в том, ее, времени, война казалась ей чем-то призрачным и отдаленным. А сейчас осознание того, что за толстыми каменными стенами мэнора разыгрывается настоящая битва, просто ошеломило ее. Бледный и напряженный вид Поллукса лишь подтверждал, что все серьезно.

Гермиона поежилась и постучала в деревянную дверь, которую гипнотизировала взглядом вот уже десять минут. Услышав тихое «войдите», Гермиона потянула дверь на себя и прошла внутрь темной спальни. Гардины были задернуты, и лишь через слабую щель между ними в комнату проникал тусклый свет и выхватывал из воздуха пылинки, парящие в невесомости.

— Изабелла… — Гермиона вздрогнула, услышав слабый голос Элладоры. Старая волшебница лежала на кровати, прикрыв оба глаза и сжимая потными ладонями простыню. — Пришла позлорадствовать?

Гермиона сглотнула подступивший к горлу комок и прошептала:

— Конечно, нет. Как вы? Эльфы сказали, жар к утру спал, но сейчас температура снова…

— Не дождешься, я вас всех переживу, — Элладора криво усмехнулась.

Гермиона покачала головой. Что-то в этой женщине только сейчас, но вызвало уважение. Просто ли это упрямство или невероятная любовь к жизни? Гермиона не знала, но, глядя сейчас на Элладору, восхищалась ее силой.

Артукус сказал, что последние волнения сильно подкосили здоровье старой графини. Вот уже сутки, как она, временами впадая в беспамятство, лежала в постели, и даже обыкновенная речь давалась ей с трудом.

— Как… — Элладора закашляла, почти задыхаясь, и хриплым голосом продолжила: — как Поллукс?

Гермиона метнула взгляд на дверь, словно за ней, выжидая что-то, прятался ее «муж».

— Хорошо. Ему не составит труда подавить…

— Врешь. Я больная, а не глупая, — она снова зашлась в кашле, и сердце Гермионы поневоле сжалось. — Я хочу спать, оставь меня.

— Я прикажу эльфам принести Бодроперцовое зелье.

— Будь проклят тот, кто создал это убожество! — Элладора хрипло вдохнула и выдохнула, но продолжила: — Из-за чертового дыма, что так и валит из ушей, я ничего не вижу!

— Это действительно сильно утомляет, — терпеливо согласилась Гермиона. — Но иногда нужно чем-то жертвовать. Отдыхайте, — и она поспешила покинуть показавшиеся ей тесными покои. Ей казалось, пробудь она здесь хоть пару лишних минут, вполне может задохнуться.

***
Ноги сами принесли Гермиону в музыкальную гостиную, ей хотелось посидеть в одиночестве, а в эту часть замка, казалось, заходят только эльфы с тряпками. Однако у окна Гермиона заметила графа. Он сидел в маленьком кресле у самого окна и смотрел на цветные витражи. От легкого ветерка плавно покачивалась огромная хрустальная люстра. Гермиона знала, что здесь толстые стены замка отрезáли все звуки, доносившиеся из города, но слушать тишину было странно. Поллукс закрыл глаза, большим и указательным пальцем сдавливая веки, и громко вздохнул.

Гермиона громко кашлянула, чтобы «муж» обратил на нее внимание и не подумал, что она бессовестно за ним подглядывает. Поллукс, впрочем, не шелохнулся, отчего Гермиона начала раздумывать, не кашлянуть ли снова, но вдруг до нее донесся его тихий голос:

— Когда мне было шесть лет, случился мятеж против моего отца. Бунтовщики подошли вплотную к мэнору. Страх. Паника.

Гермиона молчала, боясь спугнуть вдруг открывшегося ей Поллукса. Он встал с кресла, оперся локтями о широкий подоконник и задумчиво уставился куда-то вдаль, сквозь зеленую листву сада.

— Если бы мы знали о восстании хотя бы за несколько часов, мы бы успели создать портал и перенестись в Гринграсс-холл, к маминой сестре Арбелле. Но времени не было, — он повернул голову вбок, потерся о стекло виском. — Мы с мамой тогда спустились в подземелье и несколько дней оттуда не выходили. Мы спрятались. Не знали, где отец и его армия. Не зналли, жив ли он. Матушка пыталась казаться спокойной. Но она боялась. Она была в ужасе. И я… и я тоже, — Поллукс резко убрал руку с лица и повернулся к Гермионе. Та вздрогнула, заметив влагу в уголках его глаз. — Я был уверен, что мятежники доберутся до нас. И убьют, — он всхлипнул, и этот звук заставил Гермиону судорожно вздохнуть. — Эти бунтовщики — предатели, Белла. Они забыли, как присягали и клялись мне в верности. Их необходимо наказать. За восстание против меня. Их государя, — Поллукс пристально всмотрелся в лицо Гермионы. Нет, в лицо Изабеллы. А затем прошептал: — Ты сыграешь мне?

Гермиона ответила быстрым кивком и почти бесшумно подошла к роялю. Села на табурет. Пальцы мягко коснулись клавиш, извлекая из глубин рояля первый аккорд, тихий и нежный, веки прикрылись, и полилась печальная мелодия. Поллукс закрыл глаза, наслаждаясь.

***
— Я отослал Крэбба с нашей армией, — возвестил Поллукс, влетая в кабинет Брауна. Тот мгновенно вскочил с кресла, где вот уже больше часа предавался мыслям о своей нелегкой судьбе, и подобрался, почтительно глядя на графа.

— Отличное реше… — он запнулся, заметив яростный взгляд Поллукса, и поспешно опустил глаза, выражая тем самым почтительную покорность.

— Отправлю и вторую, если понадобится для подавления мятежа, — Поллукс не мигая смотрел на Брауна, и тот счел допустимым кивнуть пару раз. — А если они не разойдутся… И не пришлют лорду Крэббу своих зачинщиков с петлями на шеях, ему разрешено сжечь все их имущество. И дома. И скот. Чтобы впредь такого не повторялось. Я не повторю ошибок своего отца! — Поллукс вновь замолк, глядя куда-то сквозь Брауна, и тот посмел вставить смиренное «да, граф». — Если и это не подействует, мистер Браун, я их всех уничтожу, — зловеще прошептал Поллукс, — с женами и детьми. Вы понимаете?

Дик нервно сглотнул и открыл рот, намереваясь что-то сказать, но Поллукс прервал его, с маниакальным блеском в глазах повторяя:

— Я уничтожу их всех, — он внезапно посмотрел прямо в глаза Дику, отчего тот ощутил, как по спине потек холодный пот, и отчеканил: — А потом я уничтожу вас, Браун.

И Поллукс развернулся и покинул кабинет, заставив Дика с безнадежным стоном упасть в кресло.

***
— Где она?! — воскликнула Гермиона, влетая в комнаты, принадлежащие слугам.

— В дальней комнате, графиня, — светловолосая служанка поклонилась, Гермиона заметила, что глаза ее покраснели, словно та совсем недавно плакала.

— Почему вы раньше не сказали?!

— Она почувствовала головокружение пару дней назад, а вчера заболел живот… Мы не думали, что все серьезно. А сегодня она просто упала посреди коридора… Целитель скоро будет.

Медленно-медленно, будто, как только Гермиона пересечет узкий коридор и распахнет дверь, замок взорвется, она шагала вперед. За Гермионой вереницей плелись служанки. Войдя в комнату, они тотчас бросились распахивать шторы, и Гермиона заметила, наконец, Кэтрин.

Девочка лежала на низкой кровати, извиваясь на старых простынях в попытках спастись от света, и почти рычала.

Гермиона подскочила к ней, хватая за ладони, но Кэтрин словно не узнавала ее, прогибаясь в пояснице и пытаясь вырваться из ее рук, и вдруг замерла.

В этот миг в комнату ворвался целитель, уже седеющий мужчина с нахмурившимся лицом. Он неспешно подошел к кровати, и Гермиона торопливо отступила, чтобы не мешать ему. Целитель коснулся шеи Кэтрин и вздрогнул, поднимая испуганный взгляд на девушек, стоящих небольшой кучкой у окна.

— Почему вы сразу меня не позвали?! — одна из девочек шагнула к нему, намереваясь объясниться, отчего он взревел: — Не подходи! Не приближайтесь к ней! У нее потница!

Все девочки как одна вскрикнули, зажали рты ладонью и бросились вон из комнаты. Гермиона ощутила, как сердце пропустило удар.

Потница.

Она судорожно вздохнула, и только тут целитель заметил ее.

— Графиня! Вам не положено здесь находиться! Не дай Мерлин вы заразитесь!

Гермиона будто вовсе его не слышала. Она помнила слова Артукуса об участившихся смертях. Именно потница, которую попросту не умели пока лечить, сводила сотни людей в могилы. Но пока умирали незнакомые Гермионе люди, эпидемия казалась ей чем-то далеким и совсем не опасным. А сейчас она смотрела на тонкую фигурку Кэтрин, что распласталась на узкой старой кровати, хрипло вдыхая и выдыхая воздух, и еле сдерживала подступившие к глазам слезы. Она не сможет потерять еще и Кэтрин.

Но даже Лили Эванс не посмела рассказать о лечении, зная, к каким необратимым последствиям может привести эта информация. Очевидно, она планировала стать целителем, раз помнила рецепт спасительного зелья — оно относилось к углубленному зельеварению и не изучалось в школьной программе. Сама Гермиона знала лишь ныне бесполезный один факт об этой разновидности гриппа: Бодроперцовое зелье здесь не поможет. Ах, если бы Поттеры не уехали так спешно из замка! Гермиона бы расспросила ее, сварила бы одну маленькую порцию и… Она вдруг разрыдалась, пряча лицо в ладони.

Целитель напряженно смотрел на нее, не зная, что правильнее сделать: силком вытолкать графиню из комнаты или молча ждать ее приказов.

***
Гермиона все-таки доверила Кэтрин заботам целителя, а сама направилась на поиски Элейны. Единственный человек, который поможет, даже если и удивится просьбе. Сколько раз уже Элейна выручала ее?

— Ты должна понимать, что ее почту проверяют, — наморщив лоб, сообщила Элейна. Она сидела на подоконнике в картинной галерее и печальным взглядом смотрела на разразившееся под стенами замка сражение. До них доносились крики и лязганье металла. — Как бы я хотела это прекратить… — вдруг еле слышно прошептала она.

Но Гермиона вздохнула, отворачиваясь. И тут же ее передернуло от одинаковых надменных взглядов Малфоев с картин. Один даже нагло оглядел ее с головы до ног и презрительно фыркнул, задирая подбородок. Как глупо! Элейна рассуждает о мятеже, Гермиона застряла в прошлом, и обе волнуются и переживают, хотя ничего — ничегошеньки! — не могут изменить! Как можно думать о восстании, о болезни Элладоры, об откровениях Поллукса? Все это сейчас теряло смысл. Но Кэтрин. В ее силах помочь девочке. И она не упустит еще одну жизнь. Гермиона вновь посмотрела на Элейну.

— Я бы не хотела, чтобы кто-то узнал о нашей переписке… Неужели нельзя как-нибудь иначе с ней связаться?! — Гермиона судорожно вздохнула, стараясь не поддаваться эмоциям. Сейчас нужно мыслить трезво — больше некому помочь Кэтрин.

Элейна обняла себя руками и отвернулась от окна.

— Нужно придумать что-то, чтобы Лаура вернулась. Иного способа нет. Но… Поллукс не допустит их возвращения. Не знаю, что произошло между ним и графом Аароном, но он просто выставил Поттеров вон! — Элейна издала печальный вздох и, немного помолчав, подалась вперед и утешительно дотронулась до плеча Гермионы. — Пойми… Он унизил их. И вряд ли Поттеры опустят себя и свою фамилию и вернутся в поместье.

— Лаура вернется! — горячо воскликнула Гермиона. — Она пойдет на это ради меня, я уверена!

— Но это ведь зависит от ее мужа, а не от нее, — Элейна покачала головой, — граф Аарон не отпустит ее.

— Но… — Гермиона резко придвинулась ближе к девушке и сжала ее ладони, — мне необходимо с ней поговорить, понимаешь?! Это вопрос жизни и смерти! Мне это нужно!

Элейна растерянно огляделась, словно надеясь, что Лаура внезапно выскочит из-за угла, отчего ближайший к нему Финеас Гордый с неудовольствием на нее посмотрит и, хмыкая, перенесется в соседнюю картину, к Розельде Холодной. Затем Элейна посмотрела Гермионе прямо в глаза и как-то сжалась. Гермиона вздрогнула, отпуская ее ладони. Что она увидела? Что такого скрывалось в синих глазах Изабеллы, что так напугало леди Нортон? Гермиона почувствовала, как слезы накатываются на глаза, и зажмурилась, стараясь не дать им пролиться.

— Кто?.. — вдруг тихо спросила Элейна.

И Гермиона, к своему ужасу, невольно ответила:

— Кэтрин, — и тут же задохнулась от ужаса. Элейна, наверное, ненавидит Кэтрин. Если бы Кэтрин не было, Люкорис, возможно, проникся к невесте симпатией, если и не большим чувством. Кэтрин встала между ними, разрушая даже маленькие росточки возможных отношений. Но разве сама Кэтрин виновата в этом? Беззащитная девочка, виноватая лишь в том, что родилась не в богатой семье и в ужасное время. Виновата ли Кэтрин в своей любви? Она позволила себе лишь один поцелуй, разве это достойная причина ее страданиям? Гермионе отчаянно захотелось рвать и метать, захотелось уничтожить эти ужасные порядки, навязываемые сотням людей. Не щадя их чувства, их здоровье, даже гробя их жизни!

Но разве задумается об этом Элейна? Вряд ли.

Очевидно, она сейчас резво соскочит с подоконника, посмотрит на Гермиону гневным, а возможно, просто торжествующим, злорадным взглядом, заявит, что ее совершенно не заботит судьба наглой служанки, и гордой походкой выйдет из галереи.

Но, к ее громадному изумлению, по щеке Элейны покатилась слеза. Гермиона замерла, не сводя взгляда с этой маленькой капли, пока та не затонула в темно-рыжих волосах.

— А она… — хрипло начала Элейна и тотчас закашлялась, прочищая горло. — Она не выживет, если Лаура ей не поможет?

Гермиона кивнула, ком в горле мешал ответить, но она боялась шевельнуться, боялась, что реакция Элейны — плод ее воображения, голова нещадно болела, казалось, готовая вот-вот взорваться.

— Я… постараюсь что-то придумать… — прошептала Элейна, и Гермиона поверила.

Она постарается. Она что-то придумает. Гермиона зажмурилась, отчаянно надеясь, что Элейна действительно сумеет помочь ей. Ей и Кэтрин. Это чувство было настолько непривычно ей, что невольно страх закрался в сознание. Неужели волнение и паника настолько овладели ею, что она не в состоянии ничего предпринять, нет ни одной захудалой идеи, и все, на что она уповает, — поддержка другого человека? Надежда на его смекалку и знания. Мерлин, что с ней стало? Она даже не ощущает храбрости.

Голова вдруг потяжелела, наливаясь свинцом, Гермионе так хотелось уснуть и ничего не чувствовать. Все проблемы вдруг разом нахлынули на нее, и она вскрикнула, закрыв глаза, вскидывая руки в защитном жесте. А затем тот обруч, что сжимал ее мозг последние мучительные месяцы, лопнул, и она окунулась в невероятную тишину. Голову перестало давить, исчезли тиски, сжимавшие ее, исчез и страх, она была свободна. Отовсюду послышался невероятный гул, мир вокруг померк, и сознание отключилось.

***
— Быстрее, Ханна!

— Сейчас, надо зелье доварить — после обеда снова графиню попытаемся отпоить.

— Ох, торопись, после казни монеты будут раздавать.

— Хоть что-то. А то просто смотреть, как человеку голову режут…

— Ханна, ее одним жестом вырубают.

— Не велика разница!

— Ух! Ты только посмотри вниз! Весь город на площади!

— Да уж неделю весь город там, тоже мне, новость сказала!

— Да чтоб тебя, Ханна! Сегодня не воюют!

— А то я не знала! Мне, кстати, Лиза сказала, он еще буйствовал, мол, отпустите хотя бы детей, мы все прощаем…

— Ах! Вот хам-то! Сам напал, неделю замок терроризировал, а потом ему наглости хватает что-то требовать! И поделом ему!

— Да мне как-то неважно. Главное, чтобы и нам денег хватило.

— Ханна, графиня!

Ханна ахнула, затем послушался топот, и Гермиона ощутила, как за ее спиной аккуратно поправляют подушки. Она резко села на кровати, о чем тут же пожалела. На мгновение показалось, что кто-то оглушил ее мощным проклятьем – в глазах заплясали цветные пятна, уши заложило, а голова закружилась. Гермиона застонала, откидываясь назад и с трудом моргая отяжелевшими веками. Затем взгляд сфокусировался на двух девушках, встревожено и немного испугано ее рассматривающих.

Гермиона попыталась что-то сказать, но язык отказывался слушаться, она шумно втянула ртом воздух. Внезапно одна из девушек прижала к ее губам спасительный бокал с водой, и Гермиона судорожно сделала несколько глотков, с благодарностью сживая ладони служанки, помогающей ей пить. Но, как только Гермиона осушила бокал, девушка резко отскочила от кровати, чуть заметно дрожа.

— Как вы, графиня? — нервно спросила она, и Гермиона узнала в ней Ханну.

— Нормально… — речь все еще с трудом давалась ей, но Гермиона действительно уже чувствовала себя намного лучше. — Что произошло?..

— Графиня… — глаза Ханны наполнились слезами, и Гермиона похолодела. — Графиня, у вас потница.

***
Смерть, как война. Кажется, никогда тебя не настигнет. Живешь себе, не подозревая, что беда за углом — надо лишь свернуть.

Как глупо задумано. Начинаешь ценить жизнь, когда смерть уже готова принять тебя в свои объятия. Гермиона зло смахнула с ресниц слезу.

Все было иначе. Другие запахи, другие звуки, другие цвета. Гермиона смотрела на людей вокруг и отчаянно им завидовала: живут, любят, ненавидят, страдают, плачут, смеются… Не знают, когда их настигнет тот самый — последний — вздох и прекратит их существование.

Знал ли тот, кто переместил ее сюда, о том, как глупо, банально оборвется ее жизнь? Входила ли массовая эпидемия в его планы?

Принести жертву. Лауре и трех лет не хватило на такую миссию. Что может Гермиона, когда ей от силы осталось несколько дней? Да, с потницей некоторые живут и неделями, и даже месяцами, но что это может изменить?

Графиня шла, окруженная свитой чуть дрожащих девушек. Шла, медленно, с трудом протискиваясь вперед, к деревянным помостам, увлекая за собой служанок. Водоворот тесной толпы никак не давал Гермионе подобраться к помостам. Уверенной походкой Изабеллы она принялась протискиваться сквозь взволнованную толпу. Казалось, народ обезумел: кто-то, потрясая кулаками, выкрикивал оскорбления стражникам, стоящим вдоль помоста с каменными лицами; кто-то громко, навзрыд, плакал; кто-то сложил ладони в молитвенном жесте, шепча обращения к Господу.

Гермиона остервенело ввинчивалась в толпу, свита ее не отставала, усердно работая локтями, пытаясь быстрее пробраться к заветной цели — невысоким столбикам, поддерживающим помосты.

Один из них пустовал, ожидая заключенного, второй же вместил на себе семь кресел. Гермиона заметила, что одно стоит чуть поодаль. Нортоны еще не подошли, зато во втором слева кресле сидел Артукус, опустив на подлокотники локти, сложив под подбородком ладони и не сводя глаз с башни с часами: большая стрелка уже подходила к верхней отметке. Рядом с ним тяжело вздыхал Люкорис, упорно не желая отводить взгляда от своих коленей. Поллукс стоял у самого края помоста, хищный взгляд прикован к прибывшим на казнь крестьянам. Оглядел их с каким-то животным превосходством и наконец остановился на жене. Гермиона нервно сглотнула. Поллукс скривил губы и протянул ей ладонь, помогая взобраться наверх по пологим ступеням, отчего она удивленно заморгала: не боится заразиться?

Гермиона медленно обернулась и посмотрела на собравшихся. В их глазах сквозило столь неподдельное горе, что она сама готова была сию же секунду разрыдаться. Гермиона вздрогнула, заметив на плече у одного мужчину маленькую девочку с темными кудряшками. Боже, как этот маленький комочек с колючими глазками на нее похож! Девочка вдруг посмотрела прямо на нее. Сердце пропустило удар, и в этот миг ее резко дернули на себя.

— Садитесь, графиня! — прорычал Поллукс, смерив Гермиону злым взглядом. Она быстро оглянулась на девочку, но та больше не смотрела на нее, и поспешила пройти к своему креслу. Люкорис на мгновенье поймал ее встревоженный взгляд, но тотчас вновь уставился вниз. Артукус же медленно к ней повернулся, и вдруг в глазах его блеснули слезы.

В этот миг вдалеке, у входа на площадь, выдвинулась процессия во главе с Нортонами. Артукус отвернулся и посмотрел на прибывших. Ивэн с усмешкой поглядывал по сторонам, Игрейна величественно смотрела перед собой. Элейна же, как и Люкорис, гипнотизировала взглядом свои туфли. Спина ее была вытянута, как струна, а к лицу, казалось, намертво приклеилась бледность.

Через пару минут, показавшихся Гермионе вечностью, Нортоны поднялись по ступеням и заняли свои места. Поллукс с достоинством пожал ладонь Ивэну.

Элейна, как и Гермиона, сидела с краю, что позволило самозваной графине внимательно ее разглядеть. Что-то в ней было новое: в гордо вздернутом подбородке, в сверкающих молнией глазах, в упрямо стиснутых губах. Элейна поймала взгляд Гермионы и выдавила улыбку. Вышло печально. Затем губами прошептала: «Лаура едет». Сердце Гермионы радостно подпрыгнуло.

Поллукс вновь поднялся со своего места. Толпа замерла. Гермиона сама боялась дышать — безумная злость огнем полыхала в его серых глазах.

— ТАК БУДЕТ С КАЖДЫМ! — страшным голосом прокричал Поллукс. Гермиона задрожала, Артукус быстро на нее взглянул. — Приведите!

Больше он ничего не сказал. Развернулся и стремительно прошел к своему центральному креслу, заставив мантию пугающе взметнуться за спиной.

Гермиона не заметила, когда ко второму помосту подъехала телега, но при виде человека, лежавшего на ней, едва сдержала крик. Она узнала его.

Вспомнила ту прогулку. С Эвелин. Гермиона тяжело задышала. Грейнджер. Его зовут Гэндальф Грейнджер. Тот самый вольнолюбивый крестьянин, которого она избавила от налогов. Гермиона ощутила, как запотели ладони. Есть ли здесь ее вина? Повела ли она себя бы также, услышав фамилию «Грей» или «Стоун»? Неужели она изменила прошлое?

Гэндальф лежал на телеге, устремив взгляд высоко в небо, руки и ноги широко раздвинуты и веревками привязаны к горизонтальным металлическим столбам по краям.

Тем временем на помост поднялся священник, в руках он держал потрепанного вида книжку, а в глазах плескалась вселенская скорбь. Вслед за ним по ступенькам взобрался наверх палач, лицо его закрывала кирпичного цвета маска с прорезями для глаз и рта. Он покрепче перехватил в одной руке топор, а другую, с палочкой, направил на деревянный пол, воздвигая крепкую колодку с тремя полукружьями: для головы и рук. Вокруг собрались стражники, сжимая в руках палочки и внимательно оглядывая беснующуюся толпу.

И в этот миг Грейнджера освободили от веревок, застегнули руки металлической цепью, подвели к помосту и толкнули к лестнице, отчего он споткнулся и упал у подножья. Кто-то в толпе громко вскрикнул. Поллукс подался вперед, сжимая подлокотники. Один из стражников метнулся вперед и помог ему подняться. Но Гермиона не сводила испуганного взгляда с Грейнджера, все еще не веря в происходящее.

— Спасибо, господин Фай, — в наступившей тишине голос Гэндальфа звучал пугающе. Оливер Фай кивнул, отводя взгляд в сторону от друга. Друга, не выдавшего его участие в восстании. Спасшего его. — Но я все же могу справиться и встать сам, — он выдавил улыбку, но губы дрогнули, выдавая естественный страх. Оливер снова кивнул, разжал свои ладони, что все еще сжимали взмокшие ладони приговоренного, и шагнул назад, к своему посту.

Гэндальф, наконец, поднялся на помост, встал на середину, почти у самой колодки и посмотрел на людей, пришедших с ним проститься.

— Не плачь, — еле слышный шепот, почти выдох.

Гермиона обернулась к Артукусу, подняла к щеке ладонь и с удивлением поняла, что лицо ее влажно от слез. Судорожно вздохнула. Артукус снова посмотрел на часы, и Гермиона невольно проследила за ним взглядом. Странно, прошло всего пять минут. Казалось, не меньше века.

— Братья и сестры! Сегодня я прощаюсь с вами. Я не буду оправдываться. Все, что я делал, — Гэндальф вдруг посмотрел прямо на Поллукса, тот тяжело дышал, еще сильнее сжимая подлокотники, отчего костяшки пальцев побелели, а голубая жилка опасно запульсировала, — я бы повторил. Совесть моя спокойна.

— Мы любим тебя! — крикнул кто-то в наступившей тишине, Поллукс заскрежетал зубами, но промолчал. Гэндальф улыбнулся, искренне, от всего сердца, и улыбка эта осветила понурые лица крестьян. В этот миг он посмотрел на Гермиону. И она замерла, боясь, что сейчас он отвернется, и никогда уже она не увидит безграничную храбрость в теплых карих глазах. Но волнительное мгновение прекратилось, она моргнула, и вот Грейнджер вновь смотрит в грустные лица собравшимся.

— Все, что я делал, делал во имя добра и справедливости, — продолжил Гэндальф. — И пусть… — он на миг закрыл глаза, и из-под опущенных ресниц скатилась одинокая слеза, — пусть мне не удалось… — он вновь посмотрел на Поллукса, и, к изумлению Гермионы, граф отвернулся. — Я до последнего уповаю на милосердие нашего графа. Нашего правителя и государя.

Он подошел к колодке и рухнул на колени, дрожащие ладони опустились на бревно, с нечеловеческой силой сжимая его, а взгляд устремился в небо. Священник что-то тихо заговорил, уткнув взгляд в книгу, словно боясь посмотреть на приговоренного.

— Я предаю свой дух господу… — прошептал Гэндальф. — Спасибо за добро твое. Прости за грехи мои, — голос его сорвался, и он замолк. А затем опустил голову на полукружье.

Палач подошел ближе и поднял топор, готовясь к удару. Гермиона прижала ладони ко рту.

Гэндальф на мгновение закрыл глаза и глубоко вздохнул. А затем распахнул их и резко вытянул руки вперед. Лезвие с глухим свистом рассекло воздух, опускаясь на его шею.

— НЕТ!!! — нечеловеческий крик.

Гермиона вскочила. Та самая маленькая девочка, так похожая на нее, выскользнула из рук мужчины и бросилась к помосту.

— Гермиона! — за ней метнулась женщина, платок уже почти не прикрывал густые каштановые волосы, и схватила девочку поперек талии, оттаскивая от убитого деда.

Боже.

Боже, боже, боже.

Больше Гермиона ничего не видела, пелена слез застилала все вокруг. Она чувствовала, что кто-то смотрит на нее, площадь поплыла перед глазами, цвета задрожали и смазались. Было ощущение, что кто-то большими красными пальцами давит изнутри на ее глаза. Земля уходила из-под ног, тошнота подкатывала к горлу, когда внезапно кто-то обнял ее сбоку.

— Изабелла, — голос Артукуса доносился издалека. На Гермиону навалилась ужасная слабость, и она инстинктивно схватилась за ворот его робы. — Идем, идем отсюда, — прошептал он, и Гермиона послушно последовала за ним.

31.07.14